Гарм Видар (Сергей Иванов)

 

Кому несет Сатана пенящийся кубок жизни?
Существует ли в этом мире поста человек сильный,
который примет эти дары без головокруженья,
не опьянясь, не рискуя лишиться рассудка?

Жуль Мишле «Ведьма»

 

1.

— Ты думаешь, я параноик? — Стенли пристально посмотрел на жену, и та невольно попятилась. В последнее время их отношения становились все более натянутыми, но Стенли ничего не мог с собой поделать.

— Ты напрасно обижаешься, я всегда хотела тебе добра…

— Да, — вынужден был согласиться Стенли, — но как ты можешь даже пытаться лечить пациента, совершенно не представляя себе его историю болезни?

— Да, я все чаще последнее время думаю, что совершенно тебя не знала… раньше… Но… может тебе просто надо… немного отдохнуть, — Кетрин уже оправилась от замешательства и холодно глядела на мужа, словно силясь взглядом проникнуть ему под черепную коробку.

«В конце концов, она никогда меня не понимала!» — Стенли раздраженно пожал плечами и стал одеваться.

— Ты снова уходишь? — Кетрин не спрашивала, она констатировала, спокойно и даже как-то отчужденно.

Стенли не ответил. От того, что в глубине души он чувствовал, что не прав, раздражение только увеличивалось.

Он достал револьвер. На мгновение промелькнула крамольная мысль: а не застрелить ли ее?!

Стенли раздраженно хмыкнул. Если бы его проблемы можно было разрешить столь банальным способом. К тому же Кетрин вообще была не причем, как раз наоборот…

— Снова вернешься за полночь? — глаза Кетрин неотрывно следили за каждым движением мужа, широко распахнутыми зрачками напоминая отверстия в стволах двух револьверов, неумолимо фиксирующих перемещение жертвы.

«А может все-таки… Или себя?» — Стенли пожал плечами, потом спрятал револьвер в карман и шагнул к дверям.

— Ну и вали отсюда, ублюдок несчастный! — истерично выкрикнула в спину мужу Кетрин, но Стенли даже не оглянулся.

На улице Стенли глотнул полной грудью утренний прохладный и одновременно чуть горьковатый от выхлопных газов воздух и на мгновение замер.

«Она таки права! Я ублюдок. Несчастный…»

Через пол часа он привычно занял место у стойки первого попавшегося бара и некоторое время сидел, стараясь не прислушиваться к тому, что творилось в его душе. Мутная волна отвращения к себе, к этому новому, но уже остопротивевшему образу жизни…

Но он понимал, что, в конце концов, от себя никуда не уйдешь.

Неужели он действительно всего лишь параноик?

 

Джина проснулась поздно. Солнце уже давно, отчаявшись достучаться в ее окно, перевалило за полдень и скрылось за домом напротив. Словно ему было куда спешить, словно завтра оно не объявиться вновь с другой стороны и не будет вновь тупо и механистично отправлять ритуал извечного движения от восхода к закату, от рождения к смерти, а потом опять, а потом снова, а потом еще раз… И так всегда.

Джина чувствовала, что она раздражена, но не понимала причину собственного раздражения.

Может, ее бесило то, что Виктор, ее нынешний любовник, выглядит столь респектабельно и, по сути своей, настолько патологически положительный, что это… вызывает оскомину?

Джина лениво выбралась из постели и не спеша, подошла к зеркалу. Оглядела себя с ног до головы. Отличное еще не увядшее тело, которое должно вызывать восхищение мужчин и зависть женщин…

Но даже этот факт, как и привычный утренний осмотр и изучение собственного отражения, не вызвал сегодня у Джины обычного воодушевления, Слишком уж он смахивал на… ритуал и, несмотря на ассоциации с солнцем, невольно навевал мысли о… смерти.

«Я просто обыкновенная… дура. Или все же я необыкновенная… дура?» — Джина прошла в ванную и долго, но равнодушно плескалась под душем. Потом стала неторопливо одеваться. Спешить ей было некуда, но она все же довершила свой туалет.

Когда она была уже в дверях, что-то заставило ее оглянуться. На какое-то мгновение ей показалось, что она точно знает, что никогда сюда больше не вернется.

Джина усмехнулась. Она не верила в мистику. К своим тридцать пяти годам она уже не верила ни во что.

Легко поборов минутную слабость Джина выпорхнула на улицу.

 

Франц долго не хотел открывать глаза. Дико болела голова. Казалось, швы на черепе разошлись и сквозь образовавшиеся щели наружу стараются протиснуться все его многострадальные мозги. Включая спинной!

«Это же надо было вчера так надраться. Личный рекорд за последний месяц! Ведь знаю, что этот наркоз местный и лишь на короткое время усмиряет внутричерепное интеллектуальное давление, да еще на какой-то период подменяет его чисто физиологическим — как в данную минуту, например, — но потом-то все неотвратимо возвращается на круги своя, — Франц тяжко вздохнул, — я словно помимо воли участвую в каком-то идиотском мистическом ритуале. Повторяя заученные движения и неотвратимо двигаясь по какому-то заколдованному кругу. Словно солнце. От восхода до заката. И опять все сначала. Одновременно продвигаясь по еще более бессмысленной циклической траектории — от рождения к смерти. А потом опять?

Франц, превозмогая боль, которая неожиданно разлилась по всему телу, выполз из постели и поплелся в ванную комнату. Там он долго стоял, засунув голову под кран с холодной водой. Вода стекал тонким ручьем по спине до самых ягодиц, отзываясь во всем теле дрожью и сладкой истомой.

Потом он застыл перед зеркалом, отчужденно разглядывая чужую, чуть обрюзгшую физиономию сорокалетнего мужчины и силился отыскать в ней хоть какие-нибудь знакомые черточки, возможно чудом, сохранившиеся в самых потаенных уголках, которые могли бы засвидетельствовать, что этот образ имеет нечто общее с тем милым мальчиком Франци, любимцем матери и надеждой отца… И не нашел.

А потом он почувствовал, что если тот час не опохмелится, то умрет.

Он поспешно придал своему виду некое подобие человеческого и, сгорая от жажды, выскочил на улицу.

 

Алекс не знал который сейчас час. Ему в принципе было плевать на время. Свои последние часы он продал еще пару лет назад. Да и что такое время для бродяги! Что оно значит, для чего может служить?! Отрезки времени мельче, чем ночь или день Алекса уже давно не интересовали. Да и те — поскольку постольку. Вот отрезок времени лето или зима это другое дело. Зимой хуже, надо искать место для ночлега (но вовсе не обязательно ночью! Ночь это просто отрезок времени, когда темно.), а летом проблема решалась сама собой — где ляжешь там и ночлег. Если конечно по близости не околачивается полицейский. И со жратвой летом естественно проще, особенно в пригороде.

Утренний туалет у Алекса состоял из собственно опорожнения мочевого пузыря и символического протирания глаз, чаще всего на сухую.

А потом завтрак — все как у людей! Если конечно с вечера запасся жратвой.

А потом поиски жратвы. А потом — лежбища… А утром все с начала, И так день за днем!

Но его не пугало однообразие. Как раз наоборот. Была в его быте некая стабильность. Как в смене дня и ночи, например. Как в ежедневном восходе солнца! И это радовало, если конечно те, элементарные эмоции тенью проскальзывающие на эмоциональном небосклоне Алекса можно было хотя бы приблизительно приравнять к чувствам. Но это в сознании, а вот в подсознании…

 

Роуз была шлюхой. Сколько она себя помнила. Порой ей начинало казаться, что шлюхой она уже родилась. Не то, чтобы это вызывало в ней какие-нибудь особенные отрицательные эмоции, чувства у нее атрофировались так давно, что она не помнила уже, что же случилось раньше: то ли она сначала стала шлюхой, а потом уже умерли все чувства, то ли все же они сначала умерли, а уж затем она стала тем, кем есть сейчас. Из-за полной эмоциональной атрофии ей было плевать и на то, что ей приходилось делать самой и на то, что вытворяли с ней другие. В последнее время ей стало плевать даже на деньги! Конечно при условии, что ей все же платили. Просто деньги для нее умерли как фетиш.

Когда-то давно она успокаивала себя тем, что вот, мол, поднакопит немного деньжат и начнет жизнь с начала. Деньги приходили и уходили, а… жизнь продолжалась. И не было этому конца. Теперь, для того чтобы начать жизнь с начала, понадобилось бы, наверное, как минимум, чтобы… солнце не взошло утром. Парадокс, но факт: чтобы череда разовых партнеров приходящих только на одну ночь, наконец, прервалась, нужно было, чтобы ночь, наконец, стала вечной!

Роуз закурила, не вставая с постели и решила было сегодня вообще ни куда не ходить. Но какая-то неведомая сила все же заставила ее совершить обычный утренний ритуал: от душа до макияжа включительно; и выгнала вон из дома.

Роуз прищурилась на яркий дневной свет (клятое солнце таки взошло сегодня!) и некоторое время постояла на пороге, а потом побрела неизвестно куда и зачем. Словно сама была всего лишь усталым маленьким солнцем, которому уже давно опостылело взирать свысока на ежедневную суету и которое, на самом деле, уже давно погасло, в конце концов!

Тем не менее, изо дня в день оно вынуждено вновь и вновь каждое утро карабкаться вверх по опостылевшему небосклону…

 

Питер никогда не считал себя дураком. Как раз наоборот, он почти откровенно гордился тем, что к своим тридцати годам успел не только защитить диссертацию, но и обрести определенный вес в научном мире. Его работы ценились специалистами, а сам Питер слыл вдумчивым и неординарным человеком.

Единственное что его тревожило это то, что женщины бежали от него как от огня! Хотя в физическом плане он был далеко не урод!

Может, они инстинктивно чуяли какие-то его глубоко скрытые даже от самого себя качества, дававшие им основания бояться потенциального огня, на котором можно будет запросто спалить свои нежные крылышки?

Бог их знает! Питер никогда толком не понимал женщин. Он их воспринимал как неизбежное — нет! не зло — а явление природы. Как, например, смена дня и ночи. Есть?! И бог с ними!!! А почему да как — дело двадцатое.

Питер не собирался сегодня выходить из дома, но словно какая-то неведомая внешняя сила заставила его привести себя в порядок и выгнала вон.

 

 

Я знал их всех. Возможно, мои попытки реконструировать события кому-нибудь могут показаться излишне безапелляционными. Мол, откуда я мог знать, что делал, а тем паче, о чем думал каждый персонаж в ходе всей этой истории, или, что еще хлестче — заранее предугадать?

Элементарно!!! Я был каждым из них!

Нет, конечно, не буквально. Но я слишком долго изучал их исподволь, пытаясь мысленно моделировать их поведение, экстраполировать реакции на события, разыгрывать незамысловатые пробные партии…

Я настолько тщательно готовился к своему спектаклю, что в итоге действительно вобрал в себя модели их личностей, а затем возвел еще более замысловатую конструкцию — общую модель взаимодействия всех персонажей в диктуемых мной обстоятельствах.

Когда я почувствовал, что готов, что могу не только предвидеть малейший нюанс общего взаимодействия, но и одним мимолетным касанием породить направленное движение лавины, заставив двигаться ее именно туда, куда я ей укажу, то, не задумываясь, нажал на спусковой крючок взлелеянного мною адского механизма.

Пошел занавес!!!

Зрительный зал уже полон. Но не один из сидящих в партере не догадывается, что драма разыграется именно там, а отнюдь не на сцене.

Какой новаторский ход в режиссуре!

Жаль только, что я так и не услышу оваций в конце спектакля.

 

2.

Стенли взял свою рюмку и перебрался в глубь бара, с таким расчетом, чтобы контролировать одновременно весь зал. А главное вход. Его всегда очень беспокоили помещения, где есть только один вход, он же выход. Кетрин права, он медленно, но верно становился параноиком. И это несмотря на то, что он давно отошел от дел. Причем, его не тронули! А такое в его ремесле бывает крайне редко. Но ему, очевидно, так и не суждено стать добропорядочным обывателем.

Стенли пригубил рюмку, внимательно разглядывая посетителей в зале. В это время бар был почти пуст. Лишь два-три завсегдатая мирно пили кофе или цедили рюмку в разных его концах. Вон того пьяницу с помятым лицом Стенли уже встречал однажды в каком-то из баров. И вон ту размалеванную шлюху тоже.

Стенли напрягся, его всегда подспудно настораживали такие «случайные встречи». Инстинкт зверя, который помог ему выжить а, самое главное, отойти от дел и уже почти стать добропорядочным гражданином, старательным рядовым клерком, проводящим свой досуг либо в семье, либо в таком вот задрипанном заведении, подсказывал избегать таких ситуаций. Именно поэтому Стенли обычно кочевал из бара в бар, стараясь не привязываться подолгу к одному и тому же месту. Его единственной ошибкой пока оставалась лишь Кетрин. Но она же одновременно была и единственным связующим звеном с этим миром. Миром, в котором он, Стенли, похоже так и не нашел пока своего места.

 

Франц тупо смотрел в пустую рюмку. На дне в крохотной лужице мерцал таинственный огонек. Еле уловимый, как и та нить, что связывала Франца с этим бренным миром. В принципе жизнь Франца нельзя было считать такой неудавшейся и такой уж никчемной. Особенно если судить по началу. Единственный сын хорошо обеспеченных родителей, получивший неплохое образование. Удачно устроившийся на работу. Великолепные перспективы в карьере… И вдруг! Срыв!!! Почти на ровном месте, по чисто водевильной причине — из-за женщины. Но с другой стороны, кто же мог предположить, что женщина, которую он почти обожествил, окажется ординарной (хотя и высокооплачиваемой) шлюхой.

С тех пор все пошло под откос, работа, карьера… А судьба, словно издеваясь над Францем, подсовывала все новые и новые поводы. Смерть родителей и огромное наследство, получив которое Франц мог позволить себе пить, не о чем больше не заботясь.

Сонмы женщин налетевших на запах денег, своей сущностью лишь укрепили болезненную оценку Франца сложившуюся под давлением внешних обстоятельств относительно «слабой» половины человечества.

Дикие загулы все чаще и чаще сменяющиеся полной апатией…

В какой-то момент Франц вдруг осознал, что единственно, что его связывает с этим миром это неудержимое утреннее желание опохмелиться.

Но Франц, не смотря ни на что, продолжал пить и… каяться. Каяться и… пить.

И не было этому конца. Да, наверное, и не нужно было…

 

Роуз окинула оценивающим взглядом зал. Профессиональный интерес представляли только две фигуры, «спившийся мальчик из хорошей семьи» и парень, от которого за версту разило свежей еще не свернувшейся кровью.

Не то чтобы Роуз подыскивала себе клиентов. Нет! Клиенты сидели ей поперек горла, кандидатов в стрелочники, перед которыми она будет обязана развести свои пути, и так было предостаточно. Но ведь этим можно заниматься и для собственного удовольствия. Если ты шлюха, то это еще не значит, что все человеческое тебе чуждо. В конце концов, Роуз все еще в глубине души — пусть даже на самом дне —  все еще лелеяла мысль о том, что когда-нибудь она таки «завяжет», возможно, даже выйдет замуж, а там… Это была тоненькая еле уловимая нить, которая ее связывала с этим миром.

Но это была нить!

 

Алекс лениво грелся на солнышке, развалясь на скамейке на бульваре. Он не был похож на сытого кота, хотя бы потому, что был голоден. Но это не мешало ему умиротворенно разглядывать еле различимых сквозь поблескивающее стекло посетителей бара и не испытывать при этом ни капли зависти. Конечно, неплохо было бы пропустить рюмочку, а перед этим умять еще и сочащийся кровью бифштекс…

Но это были не те нити, что могли бы привязать его к этому миру. Да и существовали ли вообще такие нити, Алекс никогда не задумывался, он уже давно смирился со своим образом жизни, которая и жизнью-то не была. Так, просто некий вид инерции.

 

Джин так и не осознала, какой черт дернул ее заглянуть в этот занюханный и загаженный мухами бар. Разве что смутное желание пощекотать слегка слежавшиеся нервы.

Полупустой зал, всего несколько случайных посетителей. Мужчины не представляющие никакого интереса (разве что вот тот, чем-то неуловимо смахивающий на киллера, да еще «спившийся мальчик из хорошей семьи»). А размалеванная, словно индейский вождь на своих собственных похоронах, девица вообще ни в какие ворота…

Не понимая зачем, Джин заказала рюмку и подсела за столик к… девице.

 

Питер вошел в бар и подслеповато огляделся. Обычно он избегал таких сомнительных злачных мест. Но сегодня, словно шалый бес подтолкнул его локтем и жарко нашептал в ухо: зайди!

 

 

Ну, вот. Увертюра уже сыграна. Однако, как приятно чувствовать себя демиургом! Все что произойдет дальше давно уже описано мной, и после того, как прозвучит последняя реплика (а это будет фраза: «И, скорее всего, лишь только он один и сможет, наконец, оценить…»), нашедший эти записки сможет сравнить их с действительностью и выяснить в чем я ошибся и ошибся ли хоть в чем-нибудь вообще!

И это не излишняя самоуверенность. О, нет! Это всего лишь банальное знание всех связей и информационных потоков во взлелеянной мной системе. В созданном мною макро-гомунклусе. В псевдо-жизни, которая, обретя самостоятельное значение, из виртуальной превратиться в просто реальность!

 

3.

Питер, все еще щурясь, инстинктивно направился к столику, за которым сидели две женщины. Он шкурой чуял на себе полупрезрительные взгляды пропойцы и даже… бродяги, пялящегося ему в спину с лавки напротив входа в бар.

— Можно, — Питер не обращая внимания на общее неодобрение, искательно улыбнулся дамам.

Возможно, он выбрал самый подходящий момент — точку минимального воздействия! Обе женщины не прекращая вести презрительную дуэль взглядов и, почти не обратив на него никакого внимания синхронно кивнули.

Не смотря на всю свою интеллектуальную изощренность, Питер был бы крайне поражен, если бы узнал, что обе женщины все же не остались равнодушны к его появлению.

«Неужели это он», — подумала Роуз.

«Почему бы и нет…» — подумала Джин.

Питер заказал порцию виски, чего никогда раньше себе не позволял в это время суток.

Пьяница с помятым лицом заговорщицки ему подмигнул. А молодой парень с настороженным взглядом хищника попавшего в незнакомую обстановку, сидящий в самом темном углу сопровождал каждый его жест такими глазами, словно при малейшем неосторожном движении Питера, собирался открыть беглый огонь.

— Красавчик, угости сигареткой, — привычно надула губки Роуз.

— Заткнись, дура! — неожиданно для себя зло рявкнула Джин, ей вдруг показалось, что бродяга за окном смеется над ними.

 

 

Все должно произойти именно так, как я это описал! К данному моменту все персонажи были еще живы, но никто кроме меня не знал, что их ждет в ближайшем будущем. Они могли лишь догадываться, предчувствовать! Как скотина, которая загодя чует, чем пахнет путь на бойню…

 

4.

Стенли явственно ощутил, как его желудок сжался в комок. Он внимательно следил за всеми персонажами находящимися в баре. К этому моменту, не считая бармена и самого Стенли, в помещении осталось лишь четверо: две девицы и два парня. Да еще бродяга, что маячил в сквере напротив входа…

 

Джин сама не понимала, что на нее нашло сегодня. Злоба переполняла ее. Ей хотелось вцепиться кому-нибудь в податливое горло и, чавкая и захлебываясь пить, пить, пить теплую человеческую кровь…

 

«Чертова холеная кукла! — раздраженно думала Роуз. —  Чего пялишься?! Ты такая же подстилка, как и я! Разве что интерьером пошикарней… Качеством! Хотя, это еще как сказать!!! Вряд ли ты умеешь под клиентом делать то, что могу я. И уж наверняка ты не вкладываешь в это дело душу! У тебя ее просто нет!!!»

 

У Питера дрожали руки. И ладони мигом вспотели. Пожалуй, первый раз в жизни он сидел в обществе двух женщин сразу, таких разных, но одновременно чем-то неуловимо похожих. Ему нестерпимо захотелось обладать ими обоими. Сразу и сейчас! Или… убить!

 

Франц «хлопнул» очередную рюмку и вдруг вместо облегчения на него накатил приступ беспричинной злобы. Эти четверо, что маячили у него перед глазами, включая бармена, внезапно показались ему каким-то олицетворением зла, пустившим под откос всю его жизнь. А тут еще замызганный бродяга, что сидел до этого в сквере на лавочке, встал, подошел к дверям бара… постоял мгновение на пороге и…

 

Алекс, двигаясь, словно заводная кукла, доковылял к дверям бара и… пожалуй, впервые за последние несколько лет вдруг ощутил нечто похожее на обыкновенные, основательно подзабытые на данный момент, человеческие эмоции.

А потом он переступил порог.

 

Я не мог не вклиниться именно в этот напряженный момент. Как и всякого автора, меня снедает честолюбие. Я создал пусть маленький, но свой – выстраданный – шедевр и конечно теперь не могу удержаться, что бы периодически не подчеркнуть это чувствами распирающими меня изнутри. И это не просто человеческие эмоции, точнее они просто не человеческие! Это ощущения творца, демиурга!!! Я свел вместе шесть персонажей драмы и исподволь подготовил их к кульминации. Теперь осталось только насладиться искусно выстроенной комбинацией, безупречно просчитанной траекторией и своим воистину магическим влиянием на реальность.

Кстати, почему я о себе постоянно твержу в мужском роде, ведь такие сладкие слова, как опасность, ненависть, месть – женского рода. И даже само слово смерть… Но не будем надолго отвлекать драгоценное внимание избалованного читателя! Ведь он, читатель, ждет, что бы ему пощекотали нервы, а не пудрили мозги. Мозги…

 

5.

Алекс сделал шаг и вдруг почувствовал, что этот шаг – последний шаг в его бестолковой, опостылевшей и такой никчемной жизни.

 

Высоковольтные поля человеческих конфликтов уже обозначили свои жертвы.

Франц раздраженно фыркнул: только этого голодранца здесь и не хватало! А впрочем, он, Франц, теперь ни чем не лучше, тот же отброс общества, лишь чуть экономически более состоятельный. Но ведь экономическая сторона жизни отнюдь не самое главное в жизни…

 

Джин улыбнулась и затем, лишь что бы позлить эту размалеванную обезьяну сидящую напротив, коснулась руки молодого человека подсевшего за их столик. Если бы сейчас ее спросили, как он выглядит, то Джин вряд ли смогла описать его, потому что все время неотрывно смотрела на наглую ухмыляющуюся шлюху. А тут еще этот вонючий оборванец…

 

Роуз конечно обратила внимание на экстраординарный поступок бродяги, рискнувшего вторгнуться на заповедную для него территорию. Но ей на это было наплевать. Ей было сейчас плевать на все! А особенно хотелось ей плюнуть в эту расфуфыренную кобылу напротив, которая бесстыже занималась ни чем иным, как уводом прямо из-под ее носа респектабельного клиента…

 

Питер не обратил на бродягу никакого внимания, он пожирал глазами обеих женщин и живо представлял себе каково с ними обеими в постели. Одновременно! Хотя никогда еще в своей, как казалось теперь пустой и никчемной, жизни он не был еще близок вообще ни с одной…

 

И в это время нервы у Стенли не выдержали…

 

Вот!!! Сейчас! И знайте, что задумал этот спектакль и осуществил беспрецедентную и безукоризненную постановку я! Именно я!!! И никто иной.

 

6.

…не целясь, на вскидку он выстрелил…

 

Пуля со смещенным центром тяжести буквально взорвала голову несчастного бродяги изнутри.

Все остальное происходило, словно в кинематографическом кошмаре, горячечном бреду или в жутком сне человека снедаемого целым сонмом всевозможных комплексов.

Бармен, единственный, сторонний свидетель, не смотря на свой богатый жизненный опыт, просто окаменел за стойкой, судорожно ухватившись за рюмку, которую он собирался протереть, словно она была для него спасательным кругом.

Роуз не спеша, достала пилочку для ногтей и, наклонившись над столиком так, что ее шикарный, но уже чуть подвявший бюст, едва не вывалился из декольте, неожиданно сильно и ловко наотмашь полоснула по лицу ненавистной великосветской конкурентши.

Джин, слабо вскрикнув, зажала одной рукой кровоточащую щеку, затем стремительно подхватилась и хладнокровно обрушила стул, который еще хранил тепло ее холеного зада на голову бедняги Роуз. Эта шлюха внезапно обрела для нее мифологические черты персонифицированного зла. И слишком уж жгучим было желание размозжить ненавистную рожу.

Тем временем Питер, забрызганный с ног до головы кровью, методично срывал с себя одежду. Он чувствовал себя Гераклом, на котором надета рубашка, пропитанная ядовитой кровью старого кентавра.

Франц, до этого пьяненький и меланхоличный, ощутив на своем лице капли теплой еще крови несчастного бродяжки, полностью потерял контроль над собой. Он дико взревел и метнулся под ноги опешившему Стенли, а тот от неожиданности выронил пистолет и рухнул навзничь. Потом они с Францем стали кататься по полу, рыча, кусаясь и брызгая друг на друга слюной.

Джин равнодушно глянула на безвольно обмякшее тело Роуз, распростертое у ее ног, заляпанных то ли кровью бродяги, то ли своей собственной, сочащейся из рассеченной щеки. Потом ее взгляд скользнул по беснующимся мужчинам и остановился на Питере, успевшем к этому моменту сорвать с себя уже почти всю одежду и лихорадочно обтиравшем лицо и руки своим разноцветным тряпьем. Внезапно Джин ощутила желание, настолько острое, какого никогда прежде не испытывала ни при каких обстоятельствах. Сорвав остатки одежд с совершенно ошалевшего Питера, она повалила его навзничь…

 

Вы можете уточнить у бармена, так ли это все происходило на самом деле, если только этот идиот хоть что-нибудь запомнил из всей этой стремительной лавины событий. Лично я его в расчет не брал и отвел ему лишь роль невольного свидетеля.

И так, Смерть начала собирать свой урожай. Бродяга был мертв, но я бы оказался некудышним режиссером, если бы ограничился только им одним. Если бы не нашептал Смерти следующий шаг…

 

Джин гортанно закричала, и Петер было подумал, что виной тому он и его непревзойденные мужские достоинства, но внезапно у нее горлом пошла кровь, алая и густая, глаза остекленели, тело выгнулось дугой, а затем безвольно и грузно опало на Питера. Из спины у нее торчал крохотный кончик пилочки для ногтей.

 

Два! Я же обещал вам. Или обещала?! И это еще не конец!!! Но самое главное, обязательно сличите события! Ведь действительно все происходило так, как я описываю?!

 

Франц понял, что слабеет и еще немного… Этот молодой еще, тренированный зверь был явно сильнее. К тому же вряд ли он пил последние несколько лет изо дня в день запоем… Изо дня в день… Пальцы рук Стенли железным кольцом сомкнулись у Франца на горле… Но когда сознание начало стремительно угасать из самых потаенных глубин души Франца тоже вынырнул зверь и…

Питер забился, распятый под тяжестью медленно остывающего трупа Джин. Он увидел склоненное над ним дико оскаленное лицо Роуз и ему, наконец, стало страшно. Собрав все силы он оттолкнул тело Джин и пополз на спине, упираясь в осклизлый забрызганный кровью пол локтями и…

Бармен за стойкой завершил начатое Бог знает сколько времени назад движение. Рюмка, которую он протирал, наконец выскочила у него из рук, а он в беззвучном крике широко распахнул рот, словно силился поймать им ускользающую посудину.

…и в тот же миг маленькие острые зубки задрипанной шлюшки впились Питеру в еще не остывшие от любви с Джин гениталии…

…и Франц почти не напрягаясь отшвырнул Стенли прочь, одновременно нашарив правой рукой на полу холодный и скользкий ствол пистолета…

Выстрел и какой-то нечеловеческий истошный визг прозвучали одновременно.

Франц даже не осознал сначала, что его противник умер молча, а…

 

Три!!! Как однако странно порою ложиться карта в этой паскудной, но такой загадочной жизни! Бывший наемный убийца, профессиональный киллер, а ушел из жизни, одним из первых. Судьба! Или… Но вы сличайте, сличайте!!! Я конечно не судьба, но я не мог ошибиться…

 

…кричал молоденький абсолютно голый очкарик. (Интересно могут ли очки оспорить право на абсолют? И чего же это он их не снял, дурачок?) Одной рукой он зажимал кровоточащую промежность, а второй, в которой был зажат обломок стула, безжалостно молотил по лицу молоденькую шлюху, у которой и без того все лицо уже было перепачкано кровью, то ли своей, то ли чужой. Она периодически выплевывала кровавые сгустки и… хохотала. Осатаневший очкарик ухватил ее за волосы и с силой стукнул головой об угол стола…

 

Четыре!!!

 

…глаза женщины подкатились под лоб, но она продолжала упорно глядеть на этот мир слепыми бельмами и улыбаться.

Франц, как бы нехотя, преодолевая внутренне сопротивление, вскинул руку с пистолетом спокойно прицелился и не спеша выстрелил очкарику в затылок…

 

Пять!!!

 

…а потом все так же без суеты и, словно бы действуя не по своей воле, нехотя сунул горьковатый от пороховой гари ствол себе в рот и…

 

Сличайте!!!

 

…нажал на спусковой крючок…

 

ШЕСТЬ!!!

 

Бармен захлопнул рот, так и не издав ни звука, а потом вдруг резко и стремительно перегнулся пополам, и его стало долго и мучительно рвать…

 

Для полноты картины можно было ухлопать еще и его, но я не стал (не стала?!) этого делать. Он мне был не интересен. Ну и должен же был хоть кто-то остаться, чтобы подтвердить мою нечеловеческую ловкость в осуществлении моего же воистину дьявольского замысла.

Итак, сейчас, когда вы читаете эти записки, то можете уже однозначно оценить, какой великий драматург покинул этот далеко не лучший из миров!

 

Полицейский инспектор положил на стол измятые в бурых пятнах крови листочки, исписанные корявым неряшливым почерком и, с невольным содроганием, оглядел помещение бара, напоминавшее, не смотря на то, что всех покойников уже увезли, самую настоящую бойню.

Единственный уцелевший свидетель — бармен, от которого сейчас, честно говоря, было мало толку, был близок к обмороку.

— Все произошло настолько быстро… Настолько стремительно… И так внезапно… —  лепетал он мучительно сглатывая . —  Они все словно взбесились в одночасье… А главное, все началось без каких-либо видимых причин… —  Дрожащими руками бармен налил себе полную рюмку неразбавленного виски и залпом выпил.

Инспектор кивнул, немного помолчал и, стараясь смотреть так, что бы в поле зрение попадало как можно меньше деталей здешней обстановки, поинтересовался:

— А они действительно погибали именно в таком порядке и таким образом как здесь описано? — он брезгливо коснулся кончиком пальцев тощенькой стопочки замызганных листочков.

— Да, — едва слышно прошептал бармен, смахивая с лица обильный пот.

— Понятно, — равнодушно кивнул инспектор.

— А скажите, — бармен поднял на инспектора перепуганные глаза, — у кого из них вы обнаружили эти записки?

Инспектор оценивающе глянул на бармена, но потом пожал плечами и нехотя буркнул:

— У бродяги.

И потеряв к бармену всякий интерес, взял со стола последний листок.

 

Но не думайте, что вы расстались со мной окончательно. Во-первых, у вас не должно быть уверенности, что уже все мухи угодили в те сети, которые я столь искусно успел сплести, пока был жив.

А во-вторых, если вам все же удастся ускользнуть от меня в этом мире, то я вас буду с нетерпением поджидать там, где уже собралась достаточно теплая и обширная компания. Ибо даже сам Дьявол не сможет остаться равнодушным к моему таланту! Следовательно, место главного режиссера в аду мне обеспечено.

И, скорее всего, лишь только он один и сможет, наконец, оценить меня по достоинству.