Он осторожно приподнял голову и прислушался: ветер стих. Было, вообще, на удивление тихо. Лес был мертв. Не шелестела умиротворяюще листва на абсолютно голых ветвях, и в мертвых кронах не суетились бестолковые птицы.
Он поспешно выбрался из оврага и вновь упрямо пошел вперед. Необходимо было, не мешкая, идти до следующего ближайшего укрытия, чтобы рационально использовать непродолжительную, периодически предоставляемую, господствующими в этих краях ветрами передышку.
Пару раз ветер уже заставал его на открытом пространстве. Удовольствие, чего греха таить, ниже среднего… Одно ребро так и срослось у него с тех пор неправильно. Не ломать же его теперь снова!
Он шел быстро, стараясь не смотреть вперед и не загадывать заранее – подвернется ли впереди надежное укрытие…
Однажды он просидел в какой-то трубе целых пять дней и понял, что если на шестой у него не хватит мужества уйти, эта труба – станет его могилой. Но он ушел… Вот тогда-то его первый раз и прихватил ветер в “чистом поле”, и неудачно сросшееся ребро он сломал именно тогда…
Но в следующий период затишья он все же встал и пошел вперед…
И шел, пока не свалился… А в следующий период, снова встал и снова пошел вперед. А когда опять упал, то полз, пока не потерял сознание.
Но ребра – Бог с ними – они хоть как-то срастаются, а вот обувь… Обувь, действительно, была его слабым местом.
Первый порыв ветра качнул мертвые деревья.
Надо спешить – скоро ветер заявит о своих правах во весь голос…
Ему повезло: в этот раз он набрел на город. Набрел в самый последний момент, когда идти стало уже совсем невозможно. От ветра перехватывало дыхание, слезились глаза.
Последние метры он уже полз на ощупь…
Наткнувшись на дом, он сначала заполз с подветренной стороны, но понял, что долго не выдержит: ветер крепчал и даже с подветренной стороны умудрялся закручиваться в спираль, образуя небольшие мощные торнадо, засасывающие мелкие предметы и всякий мусор.
Он пополз вокруг дома, ощупью пытаясь определить, где находится дверь. Неожиданно, он скорее почуял, чем понял, что в плотной монолитной стене, где-то слева, образовалась щель. Из последних сил он втиснул в отверстие свое истерзанное тело и потерял сознание…
Момент беспамятства, по-видимому, был недолгим. Очнувшись, он увидел прямо перед глазами огромные добротные ботинки из грубой черной кожи и понял, что все еще лежит на земле, но теперь ветер завывал и бесновался где-то далеко за добротными, как эти ботинки, стенами.
Он с трудом улыбнулся и попытался встать. Ему никто не помог, поэтому, удалось это не сразу. Но он встал и… снова улыбнулся, а потом, близоруко щурясь, огляделся вокруг.
В большом тускло освещенном помещении без окон находились кроме него еще пятеро: трое мужчин, удивительно похожих, и на вид приблизительно одного, достаточно неопределенного возраста; и две женщины – одна молодая и, наверное, красивая, а вторая – настолько блеклая и невыразительная, что, отвернувшись, о ней нельзя было сказать ни слова.
Он пошатнулся, но устоял и, не переставая спокойно улыбаться, тихо произнес:
– Здравствуйте!
– Еще один блаженный! – прозвучал хриплый надтреснутый голос, принадлежащий мужчине, который казался несколько моложе остальных.
– Заткнись, – беззлобно буркнул обладатель ботинок, равнодушно разглядывая улыбающегося пришельца. – Как тебя зовут?
– Разве это имеет значение? – спросил он, не переставая улыбаться.
– Пожалуй, что нет…
– Да, что ты с ним возишься, батя? – опять “проскрипел” молодой. – Вышвырнуть его надо туда, откуда пришел!!!
– Я тебе сказал, заткнись, – почти так же сухо, без выражения произнес “батя”, но что-то в его голосе прозвучало такое, от чего молодой втянул голову в плечи и затих.
– Может гость… – попыталась вмешаться бесцветная женщина.
– Я понять хочу, – не обращая внимания на реплику женщины, раздраженно сказал “батя”, складывая на могучей груди огромные волосатые руки. – Чего вам не хватает?!! Что вас гонит по свету?
– Ветер, наверное, – устало сказал он, прислоняясь спиной к косяку и невольно переводя взгляд на королевские ботинки: в таких, наверное, можно было целый год идти и горя не знать.
– Вы пока перед ним тут соловьем заливаетесь, а он-то глаз на ваши ботиночки уже положил, – злорадно объявил третий, до сих пор молчавший мужчина. – Уведет, как пить дать!
“Батя” с подозрением покосился на собственные ботинки и презрительно хмыкнул:
– Ну, нет, зятек, они даже этого не умеют, не то, что ты у нас! Они ведь все такие, такие… одно слово – безвредные. Ты ведь безвредный, парень, а?
Он молча кивнул, и улыбка на его губах на мгновение угасла, но он поймал настороженный взгляд молодой женщины и вновь обезоруживающе улыбнулся.
– Я же говорил: блаженный! – злобно проворчал самый младший из мужчин.
– Гость, наверное, устал, – робко сказала бесцветная женщина.
– Может вы его еще и кормить собираетесь? – заворчал “зятек”. – Самим жрать нечего… – Но, поймав взгляд обладателя ботинок, сбился и замолчал.
В комнате повисла гнетущая тишина, оттеняемая жутким воем ветра снаружи.
– Ладно, мать, дай ему что-нибудь перекусить, – сказал “батя”, обращаясь к бесцветной женщине.
– Я не голоден, – сказал он.
– Бери, дурак, раз дают, – злобно проворчал “зятек”.
– Но спать будешь здесь, – как всегда, не обращая ни на кого внимания, сказал “батя”. – Чтобы наверху духу твоего не было! А как ветер утихнет – и здесь тоже.
Он кивнул и вновь поймал на себе напряженный взгляд молодой женщины.
Больше не сказав ни слова, хозяин развернулся и, тяжело ступая своими роскошными ботинками, пошел вглубь комнаты к винтовой лестнице, ведущей на второй этаж.
За “батей” молча потянулись остальные. Когда они гуськом подымались по лестнице, то молодая женщина еще раз пристально посмотрела на него, и хотя он не смотрел в ее сторону, он кожей почувствовал этот взгляд.
В комнате, кроме него, осталась только бесцветная женщина, которая, суетливо постелив в углу какое-то драное одеяло, поставила рядом на пол миску с хлебом и кружку с молоком.
– Спасибо, – сказал он.
Она посмотрела на него удивленно и слегка испуганно, молча юркнула вслед за всеми.
Оставшись один, он сел на одеяло, с наслаждением вытянув усталые ноги и привалившись спиной к прочной стене, за которой ветер в бессильной злобе выл и стонал, словно сознавая, что добыча и на этот раз от него ускользнула. Потом, не спеша, он съел хлеб, запивая его молоком и, впервые за много дней, спокойно лег навзничь, вытянувшись всем многострадальным телом и широко раскинув разбитые, исцарапанные руки…
Разъяренный вой ветра за стеной лишь усиливал чувство, пусть временной, но защищенности. Обыденное для него состояние извечной неудовлетворенности и неприкаянности мягко отступило в тень. Незаметно для себя он впервые за много-много дней спокойно уснул…
Проснулся он оттого, что, несмотря на не утихающий вой ветра за стеной, услышал какой-то посторонний звук. Звук повторился, и он понял, что это едва уловимый вздох. Он открыл глаза и скорее угадал, чем увидел, в кромешной тьме женский силуэт.
– Ты ждал, что я приду? – едва слышно спросила женщина, и хотя голос у нее был чуть хрипловатый и достаточно низкий, он понял, что она еще очень молода. – Муж спит. Он всегда уже спит в это время. И все уже спят. Здесь все спят, даже когда бодрствуют…
– Ты напрасно это сделала, – сказал он.
– Много ты понимаешь, – шепнула она.
– Ты завтра будешь жалеть об этом.
– У нас здесь – не бывает завтра, у нас здесь всегда – сплошное вчера.
– Ты молодая и красивая, – грустно сказал он, – ты не должна так говорить.
– Кому здесь нужна моя красота!
У нее были горячие сухие руки и мокрое от слез лицо.
– Завтра, когда стихнет ветер, я уйду, – едва слышно произнес он.
– Я знаю, – шепнула она, – поцелуй меня…
– Так будет еще хуже… Все еще больше запутается… Ты будешь жалеть что…
– Глупый.
– Да, я знаю… Наверное, ты права, я действительно глупый, но я должен…
– Ты хочешь, чтобы я ушла?
– Нет.
– Тогда обними меня… Обними, не бойся… Я сильная… И я умею любить… Я могу любить… Я хочу…
– Напрасно мы так, – печально сказал он.
– Ты жалеешь? – спросила она.
– Нет, – ответил он. – Если и жалею, то только о том, что все это не случилось раньше… Давным-давно… А теперь, когда стихнет ветер, я должен буду идти.
– Это будет завтра, а пока еще – сегодня… и оно еще не стало “вчера”… Это завтра оно станет вчера. Завтра опять все станет – вчера. И не о чем вновь будет жалеть… Ведь жалеть и желать можно только то, что – сегодня!
– Может быть ты и права, – он лег навзничь и стал разглядывать тьму, нависающую со всех сторон.
Ветер за стенами продолжал завывать и бесноваться, но уже не столь яростно.
– Я скоро уйду.
– Ты не вернешься?
– Нет.
– Но ты ведь не жалеешь?
– Нет, – он закрыл глаза и вздохнул.
Она провела рукой по его лицу и медленно встала:
– До свидания…
– Прощай.
– Нет-нет, я буду надеяться… пока дует ветер.
– Как хочешь.
– Ты меня будешь вспоминать?
– Не знаю…
– Будешь! Пока дует ветер.
Она неслышно скользнула к винтовой лестнице…
Через час ветер стих.
Нужно было спешить. Слишком краткими стали в последнее время периоды затишья, а до того, как ветер вновь станет единовластным хозяином, облеченным беспрекословным правом карать и миловать, нужно было дойти до следующего, мало-мальски пригодного укрытия. Еще раз быть застигнутым ветром на открытом пространстве – слишком большая роскошь, которую он не мог себе позволить.
Город еще спал. Приземистые обрюзглые дома, похожие на торговок в цветочном ряду, словно прыщи, сгрудились вокруг пустынной центральной площади. Ветер дочиста вымел улицы, отполировал мостовую. Шаги гулко раздавались в непривычной тишине, заставляя испуганно пригибать голову и ускорять шаг. Дома без окон равнодушно глушили эхо. Город был слеп, глух и нем. И ему было на все наплевать…
Он ускорил шаги, черт с ним, с городом! Нужно идти вперед. Идти всегда, пока дует ветер…
Когда до границы города оставалось пройти совсем немного, он вдруг услышал тяжелый топот и надсадное астматическое дыхание.
Так топать могли только чудесные ботинки из грубой черной кожи.
– Эй!!!
Вот уж никак не ожидал, что Немезида примет именно это обличье, – он невольно замедлил шаг и не спеша развернулся лицом к неожиданному преследователю, все еще чуть улыбаясь легко и загадочно…
Выстрел прозвучал сухо и отрывисто, словно глухой надсадный лай уставшей от бесконечных сторожевых забот преданной дворняги.
Его тело, ощутив толчок, а затем жгучую боль отпрянуло и забилось в бессилии, кровью пачкая отполированные камни мостовой…
– Дурачок, – шепнул он мгновенно пересохшими губами, явственно ощущая, как вслед за телом разум тоже начинает медленное падение в бездонный черный провал, на дне которого его ждало избавление…
– Спасибо, – словно слабый шелест начинающегося ветра, сорвалось единственное слово с его побелевших губ и поспешно умерло – преданно стараясь опередить своего создателя. – Спаси…
– Заткнись!!! – злобно взвизгнул самый молодой из давешних мужчин – новый хозяин чудесных ботинок, страдальчески морща свое крошечное бледное личико, выглядевшее сейчас более старым, чем у его отца. Казалось, вот-вот появятся слезы, но глаза у убийцы оставались сухими и злыми.
– Теперь ты не будешь бесцельно шататься по свету, перестанешь понапрасну будоражить нормальных людей, – хрипло и торжествующе зашептал юный старец, завороженно следя за тем, как расползается кровавая лужа под телом, беспомощно распластавшимся у его ног. – Теперь ты никуда не сможешь идти! И вечно будешь гнить здесь – на окраине этого паршивого городка… пока ветер не высушит твоего тела и не развеет даже память о тебе!!!
Край багряной лужи достиг одного из королевских ботинок и их обладатель в ужасе отпрянул в сторону.
Тело жертвы напряженно изогнулось, и рот на последнем выдохе вытолкнул на волю слова:
– Пока… дует… ветер…
– Что?!! – зарычал убийца. – Что ты этим хотел сказать?
Но отвечать на вопрос было уже некому…
И убийца неуверенно побрел прочь. Ноги, обутые в великолепные ботинки, сами вынесли его за пределы города и погнали по пустынной дороге, заставляя при этом четко печатать шаг…
Начинался ветер… Скоро он станет здесь полновластным хозяином. Необходимо было, во что бы то ни стало, добраться до ближайшего мало-мальски пригодного укрытия. А потом… Потом надо будет встать и снова идти… А потом… снова идти! И так всегда!!!