Гарм Видар (Сергей Иванов)
Он настанет, он настанет — мир великой чистоты.
И людей совсем не станет, будут только лишь скоты…
Джордж Оруэлл Скотный двор
Меня зовут Лемюэль Гулливер, по профессии я врач-хирург, но последние годы увлекся психиатрией и достиг на этом поприще определенных успехов, но я даже предположить не мог, что это мое в принципе безобидное увлечение так жестко схлестнется с действительностью! По долгу службы — вызов на консультацию — я попал в некую захолустную страну, название которой абсолютно не имеет отношение к дальнейшим событиям, как, впрочем, и тот случай, по поводу которого меня пригласили. Осмотрев больного в составе представительного консилиума и сформулировав рекомендации, я отбыл восвояси.
И дернул же меня черт изменить своим привычкам и отправиться домой, не авиатранспортом, а по железной дороге.
Прибыв на железнодорожный вокзал, я ощутил смутное беспокойство, не подкрепленное, казалось бы, увиденным. Обычный вокзал, обычная суета отъезжающих, разве что состав, который подали на платформы выглядел слегка архаично…
Я занял свое место в двухместном купе восьмого вагона. Мимоходом отметив, что перед седьмым вагоном находится вагон-ресторан. Вещей у меня было не много, всего лишь небольшая дорожная сумка. Соседом у меня оказался вальяжный мужик моего возраста, где-то лет под пятьдесят. Мы даже не успели познакомиться как поезд тронулся. Я выглянул в окошко — унылый серый вокзал медленно уплывал и растворялся во внезапно сгустившемся тумане…
Тут же пришла дородная проводница и предложила чай. Я сначала было решил сходить в вагон ресторан, который был через один вагон, но передумал. Чай был густой и пахучий в странных тонкостенных стаканах, погруженных в массивные металлические подстаканники. На столе уютно светила антикварная настольная лампа под красным абажуром…
Сосед распахнул огромный дорожный баул, сдвинул лампу к окну и стал заполнять столик различной снедью. Чего здесь только не было: копченые колбасы, пузатые краснощекие помидоры, соленые огурцы, вареные яйца, какие-то пирожки разной формы и очевидно разного содержания, огромная поджаристая курица и бутыль с опаловой жидкостью. Я с ужасом взирал на это изобилие — очевидно сосед пригасил в наше купе человек десять, иначе такое количество еды было не одолеть.
Но оказалось, что у местных это норма — и все это мой попутчик собирался одолеть самостоятельно, но был не прочь чтобы я ему подсобил.
Я было отказался, но это его не смутило, и он тот час плеснул мне в опустевший стакан из-под чая странной жидкости из огромной бутыли.
На мои вялые возражения и жалобы на общее самочувствия, сосед которого я окрестил Гаргантюа весело сообщил, что его «самогон» подымет и мертвого. Главное всю порцию выпить залпом…
Я выпил и понял, что он имел в виду! Но почему он не предупредил меня, что перед тем, как эта жидкость подымает мертвого, она живого убивает наповал…
Потом я закусывал, а то, что закусывал — снова запивал…
Уснули мы оба, не вставая из-за стола, он лицом нырнув в пакет из-под пирожков, а я прикорнул рядом с обглоданным скелетом покойной курицы…
Проснулся я от холода. Окно было открыто за окном была непроглядная ночь, а настольная лампа пропала… Пропали так же и подстаканники, да и стаканы… стали другими — странные грубые двенадцатигранники.
Рука невольно потянулась к стакану, там в опаловой жидкости плавал крошечный соленый огурец — корнишон. Стакан лег в руку как влитой, и я автоматически выпил его содержимое. Огурец был весьма кстати. И тут только заметил, что пропал и мой сосед!
Я выглянул из купе в коридор — здесь тоже произошли разительные изменения. Часть дверей в купе было выломано, из одного валил густой черный дым. Окна выбиты, за ними была непроглядная ночь и отчаянно дуло. Похоже я проспал какой-то чудовищный и жуткий катаклизм!!!
Пройдясь по вагону, я не обнаружил ни единого пассажира, лишь в купе проводника сидела давешняя тетка разносившая чай. Сначала я в полумраке купе не разглядел деталей, а затем с ужасом увидел: мало того, что проводница была крест-накрест перевязана какими-то шерстяными лохмотьями, так еще голову ее венчала огромная алюминиевая кастрюля.
Не успел я прийти в себя от увиденного, как меня настигло следующее потрясение… Дверь туалета в конце вагона распахнулась и оттуда гордо вышел импозантный мужчина в дорогом костюме, но весь с головы до ног облитый фекалиями… Он с независимым видом промаршировал мимо, но внезапно дверь тамбура за его спиной распахнулась, и в вагон ворвалась разъярённая толпа странных особей в лыжных масках, закрывавших лица, но с прорезями для безумно сверкающих глаз и оскаленных ртов! Импозантный мужчина, не оборачиваясь резко перешел с шага на галоп и стремительно скрылся в тамбуре в противоположном конце вагона. Толпа с ревом кинулась за ним, а проводница схватила две чайные ложки и стала барабанить ими по кастрюле у себя на голове. Меня стало подташнивать, и я бессильно присел прямо на пол в купе проводницы…
Благодаря знаниям, полученным в последнее время, я четко опознал явные признаки an pestilentia de impetu insania.
— Простите, — пробормотал я.
— Ничего не хочу слышать! Ничего не хочу слышать! Ничего не хочу слышать! — тут же затараторила проводница.
— Ну, извините… — спотыкаясь я побрел в свое купе. Из выбитых окон отчаянно дуло. И что самое странное снаружи было совершенно темно.
В моем купе сидело трое в лыжных масках. Двое молча уничтожали остатки нашего ночного пиршества, а третий сосредоточенно потрошил мой саквояж.
— I am sorry gentlemen, what is required?
Один из обгладывающих кости многострадальной курицы от неожиданности подавился, потом они молча встали и вышли.
Я опять направился к купе проводницы.
— Мадам где начальник поезда?
— Какая я тебе мадам, — хмуро зыркнула она на меня не снимая кастрюли.
— Я хочу видеть начальника! Что у вас тут происходит?
— Нету его, кровососа — сбежал в тринадцатый вагон!
— Так вызовите его сюда!!!
— Никак невозможно, они отцепили тринадцатый вагон, а в двенадцатом и одиннадцатом идет генеральная уборка.
— Какая уборка?!
— Генеральная. Но они сопротивляются. Не хотят менять голубые простыни на желтые!
И тут я почувствовал, что волна «general insanity» настигает и меня.
— Как же так…
— Вот и я говорю! — обрадовалась проводница. — Вышвырнуть их из вагона надо, к чертовой матери!
Оглушенный я побрел в свое купе, из окон все так же отчаянно дуло, в соседнем купе давешняя троица, что обглодала куриные кости в моем купе, потрошила чьи-то чемоданы… Увидев меня в коридоре они захлопнули перед моим носом дверь.
Дверь в мое купе тоже оказалась закрытой.
«Ну, я вам сейчас!!!» — я так грохнул в дверь кулаком, что в коридор выглянула и трое экспроприаторов, и проводница.
Дверь в мое купе чуть приоткрылась, и в щели стал виден налитый кровью глаз, затем наружу выскользнула рука и втянула меня вовнутрь. Дверь тут же захлопнулась и раздался щелчок запора.
В купе было темно.
— Что происхо…
— Ш-ш-ш-ш-ш… Я старший проводник из двенадцатого вагона, не надо привлекать лишнего внимания.
— Может тогда хоть вы мне объясните: что тут происходит?!
— Может… Но сначала надо немного выпить…
Я тоже почувствовал необыкновенную сухость во рту, автоматически развернулся к двери, и нашарив ручку, и щелкнув замком распахнул дверь в коридор: — Проводник, два чая в шестое купе!
Проводница выглянула из своего купе и посмотрела на меня как на идиота.
— В чем дело? Я что-то не так сказал?
— Угля нет! — мрачно проворчала она. — Все запасы угля в двенадцатом вагоне.
— Так принесите… Ах да, там генеральная уборка. А что есть у вас?
— Желтые простыни и… самогон.
— Давайте самогон, — вздохнул я обреченно, но вдруг почувствовал, что эта адская местная жидкость именно то, что мне сейчас необходимо.
Когда я расплатился за опаловую жидкость и развернулся лицом к купе, то с удивлением обнаружил, что мой гость исчез.
— Да закройте вы дверь наконец!!! — раздалось раздраженное шипение из-под одной из полок.
Я рефлекторно захлопнул дверь, и купе погрузилось во тьму. Раздалось тяжелое, надсадное кряхтенье, а затем щелчок зажигалки и купе озарилось неверным мятущимся светом.
— Заткните дыру в окне подушкой, — раздраженно буркнул старший проводник, пытаясь от зажигалки зажечь толстый огарок свечи.
Я поспешно исполнил его желание, свет стал ровнее, тени перестали метаться по всему купе и спокойно разбрелись по углам.
— Ну и что вы хотите знать? — чуть осипшим после самогона голосом обратился ко мне старший проводник.
Блажен тот, кто ничего не знает: он не рискует быть непонятым. (Конфуций)
— Все! И по порядку.
— Это очень длинная и запутанная история…
— Ничего… Похоже у нас единственно, что имеется в наличии это время!
— В этом вы ошибаетесь! Как раз времени у нас…
— Мы уже столько времени едем и ни одной станции…
— Ах вы об этом…
— Ну ладно, чуть позже вы сами осознаете… А началось все…
И тут он мне поведал следующую историю.
Оказывается, наш поезд до этого двигался по пути параллельным 1-му скорому, но пассажиры первых трех наших вагонов решили изменить маршрут — их раздражал параллельный курс, несмотря на то, что на станциях местные жители привыкли к расписанию и выносили к обоим поездам различную снедь, выпивку и мелкие безделушки.
— Но простите, как можно изменить маршрут поезда, двигающегося по рельсам? — искренне возмутился я.
— Если очень постараться, то оказывается можно! Пассажиры первого и второго вагона синхронно раскачивали вагоны и им удалось отклонить маршрут на один градус!
— На один?!
— Но они хотят увеличить этот разрыв до 180 градусов!
— А не проще было бы просто начать двигаться назад?
— Вы не верите в предание о сером проводнике?! — в ужасе мой собеседник закрыл рот ладонью, словно стараясь затолкать обратно случайно вырвавшуюся фразу.
— Я верю лишь… — бодро начал я и внезапно осознал, что за последние несколько часов полностью утратил уверенность хоть в чем-то. — А почему вы собственно не в своем двенадцатом вагоне? — решил я перейти в наступление чтобы скрыть собственную растерянность.
— Нам с ними не по пути, — мрачно буркнул проводник.
— Ну да вам же в другую сторону, — хмыкнул я, — по одним и тем же рельсам…
— Если бы верили в Серого проводника… вы вряд ли бы посмели ухмыляться!
— Да что он такое этот ваш серый проводник?!
— В него верят первые три вагона! Он им раньше являлся. Как только в вагоне появляется Серый проводник — вагон меняет курс!!! А вы говорите… рельсы.
— Бред!
— А как же вы тогда объяснит то, что произошло с тринадцатым вагоном.
— Так его же вроде просто отцепили.
— А накануне там в тамбуре видели Серого проводника!
— А что в тринадцатом вагоне верили в легенду о сером проводнике?
— Нет в нее верят только первые три вагона.
— Ну ладно, — устало вздохнул я. — Бред конечно, но если вам так хочется…
— Мне хочется устроиться проводником в вагон ресторан.
— Вот это мне понятно. И что же вам мешает?
— Прошлое! Его надо срочно переделать.
Ты понимаешь, что прошлое, начиная со вчерашнего дня, фактически отменено? Если оно где и уцелело, то только в материальных предметах, никак непривязанных к словам, — вроде этой стекляшки. Ведь мы буквально ничего уже не знаем о революции и дореволюционной жизни. Документы все до одного уничтожены или подделаны, все книги исправлены, картины переписаны, статуи, улицы и здания переименованы, все даты изменены. И этот процесс не прерывается ни на один день, ни на минуту. История остановилась. Нет ничего, кроме нескончаемого настоящего, где партия всегда права.
Джордж Оруэлл 1984
Я понял, что дальнейший разговор бесполезен — an pestilentia de impetu insania! Но одно я понял несомненно — мне необходимо побывать в первых трех вагонах… а потом и в двенадцатом.
Я оставил страдальца в купе наедине с его собственным прошлым, настоящим и будущем, а сам направился в голову поезда, чтобы собственными глазами увидеть вагоны где раньше чаще всего видели Серого проводника.
Наша проводница (уж не знаю какого цвета) где-то раздобыла чернозем высыпала его на столик и… высаживала в нее рассаду. Кажется, это были помидоры, но я мог и ошибиться, в отличии от медицины в ботанике я слаб.
В тамбуре на полу спал какой-то гражданин затрапезного вида. Услышав, как я вхожу в тамбур он встрепенулся и предложил мне купить у него бензопилу, которую он выудил из лохмотьев, постеленных на полу.
Я отказался, тогда он стал просить у меня доллар, который ему не хватал для того, чтобы добраться до первого вагона.
Слегка обалдев от увиденного я дал ему доллар. Гражданин его спрятал и опять завалился на боковую. По-видимому, ни в какой первый вагон он не собирался.
Оказавшись в «межвагонном» пространстве я ощутил робость, что меня ждало впереди?
А впереди был седьмой вагон.
Сказать, что уведенное меня поразило — ничего не сказать! Все двери в купе были выломаны и либо стояли прислоненные к стенам, либо лежали в купе между полками взамен сломанных столиков. Но зато все эти двери были выкрашены в яркий канареечный цвет. В одном из купе на ручке регулятора вмонтированного в потолок кондиционера… висел прилично одетый мужчина, а на его груди был прикреплен плакат «Он был не прав!».
Не смотря на весь ужас, царивший вокруг, уцелевшие пассажиры этого вагона находились в каком-то странном приподнятом настроении — они пели жутковатые заунывные песни и при этом периодически заливисто смеялись, а также пили и почти не закусывали.
В одном из купе я наблюдал удивительную картину — с десяток молодых людей с желтыми наволочками на голове раскачивались в такт, словно собирались опрокинуть вагон, на верхней полке лежал толстый лысый мужик, снисходительно взиравший сверху на эту вакханалию, отбивая голой пяткой ритм и изредка хрипло покрикивая: — Прыг-скок — молоток!
А по коридору, в это время, маршировала толпа с нещадно коптящими факелами. Они пели и подпрыгивали на ходу — прыг-скок — молоток! Периодически из разных купе им под ноги вываливали кучи мусора, но это не могло сбить их с курса и ритма.
Следующим был вагон-ресторан. В тамбуре меня останови патруль, вследствие чего я лишился авторучки и зажигалки.
— I do not understand what’s going on… — невольно вырвалось у меня.
— А так ты… импортный… — пробурчал, по-видимому, главный патруля.
В результате мне вернули ручку, но зажигалку вернуть забыли.
Вагон-ресторан разительно отличался от всего, что я видел до сих пор. Здесь царила какая-то дремучая роскошь и варварские излишества: странные тяжелые бархатные портьеры, картины в тяжелых золоченых рамах закрывавшие оконные проемы. И даже дорические колонны между столиками. А главное здесь было тепло, но очень накурено и воздух пропитал запах дорогого алкоголя и французских духов.
В дальнем углу ресторана взъерошенный мужик толкал речь взгромоздившись на стол, под разношерстный гул небольшой толпы его окружавшей.
Там явно находились как его сторонники, так и противники. В ответ на возражающий гул мужик «сбацал чечетку» и продемонстрировал в качестве аргумента оппонентам шиш. Очевидно на них это произвело неизгладимое впечатление — они стянули мужика со стола и стали его методично, но беззлобно пинать. Мужик верещал, но не пытался вырваться.
Но тут мое внимание отвлекла женщина. Не то чтобы она была пьяна, но явно навеселе. Она танцевала… движения ее завораживали, я почувствовал себя леммингом, которого неудержимая сила влечет к краю обрыва…
Похоже никто, кроме меня, не обращал на нее внимания. Всех почему-то привлекал нескладный высокий мужчина с лицом потомственного имбецила — он вещал на незнакомом мне языке, состоящем исключительно из шипящих, свистящих и горловых звуков, его экспрессия завораживала, и я далеко не сразу сообразил, что язык на котором говорит оратор мне знаком, просто язык которым оратор говорил, не осиливал даже десятую часть фонетики.
Оратор «пел», женщина танцевала, я терял последние нити связующие меня с реальностью.
Вдруг в вагон со стороны головы поезда ворвалась толпа субтильных созданий у которых, наверное, от излишней застенчивости лица были задрапированы желтыми наволочками — в неровных прорезях для глаз пылал адский огонь…
Толпа молодых смяла часть обитателей вагона ресторана, закружилась в бешенном танце, сметая все на своем пути, размазала солидных людей по стенам, лишь один косноязычный акын возвышался в центре тайфуна и продолжал курлыкать свою загадочную песнь.
Вихрь подхватил и меня, я еле успевал переставлять ноги, чтобы не упасть и не быть затоптанным. Я потерял из вида роковую женщину и, не успев даже оглянуться, был вынесен из вагона ресторана, причем совсем в другую сторону, от той в которую собирался. Мы бежали в хвост поезда, впереди несся акын и его горловое пение, а вслед за ним трусили два поджарых бойца катившие горящую здоровенную автомобильную шину, а следом двигался конгломерат первобытных страстей и вожделений. По ходу движения двери уцелевших купе высаживались и молодежь швыряла туда горящий синие простыни, судя по запаху пропитанные спиртом.
Я приноровился к темпу движения и даже почувствовал некий подъем и подозрительную эйфорию. Не сбавляя темпа мы проскочили, не только восьмой вагон, но и девятый, а затем десятый. Находясь на подъёме и убаюканный эйфорией я не заметил, когда из авангарда исчез акын, да и толпа значительно поредела, причем настолько, что когда я выбежал в тамбур одиннадцатого вагона то оказался в городам одиночестве.
Но тамбур оказался обитаем — из недр, наваленных по углам тамбура куч мусора за мной пристально следило множество пар и даже несколько непарных глаз разного цвета и формы, но всех их объединял пристальный прищур.
— Принес?
— Что?
— Не валяй дурака! Конечно свежие простыни.
— Sorry?!
— А ты из этих… — один глаз в куче мусора моргнул, куча зашевелилась из ее недр выбрался рослый верзила. Второго глаза у него действительно не было, отсутствовало так же и одно ухо, зато второе было огромным мятым и синим. — Шел бы ты отсюда… от греха подальше. Тут тебе не… там!
Одноглазо-одноухий достал из недр кучи мусора помятое ведро, выкрашенное в желтый цвет и аккуратно взболтнул — в воздухе явно запахло фекалиями.
Но тут внезапно у меня разом пропало обоняние, я уже давно подсознательно уловил, что большинство глаз, пялящихся на меня из мусорных куч, не мигают. Наконец меня настигло понимание — они все были мертвы.
Одноглазо-одноухий деловито распахнул дверь в межвагонное пространство и с силой выплеснул туда дерьмо из ведра. Потом резво захлопнул дверь, нырнул в кучу мусора и уже оттуда мрачно объявил:
— Ну сейчас начнется!
Я застыл посреди тамбура соляным столбом, не смотря на сноровку одноухого циклопа я успел увидеть, что все межвагонное пространство завалено трупами, часть из них были завернуты в желтые простыни, часть в голубые…
И тут действительно началось.
Треснувшее окно на дверях отделяющих тамбур от межвагонного пространства разлетелось, и в тамбур хлынул целый поток черных камней и горящих голубых простыней. Один из камней угодил мне прямо в лоб. Рухнув на четвереньки я с удивлением обнаружил, что черные камни — это уголь.
Циклоп вынырнул из своего убежища, залил дерьмом горящие простыни и… стал ловко метать уголь обратно.
— Расскажешь там у себя… Эх нам бы еще день простоять!!! — заорал одноухий и метко лягнул меня, в следствии чего я вывалился из тамбура в вагон.
— И передай — нам тут не хватает трусов… — донеслось из тамбура, а потом там что-то грохнуло и в купе повалил черный едкий дым.
Я побежал. Не помню, как, но я добрался до вагона ресторана.
— Там! Там… — задыхаясь начал я.
— Там-тарам… пам-пам! — высокий смазливый красавец подхватил меня под ручку. — Ты танцуешь?
Я в ужасе вырвался — здесь почти ничего не изменилось за время моего отсутствия. Все спокойно ели-пили, морды у всех лоснились… Хотя нет кое-какие изменения произошли — на стенах появились золотые канделябры, посредине ресторана было воздвигнуто сооружение из пустых бутылок, явно стилизованное под храм. На стене висел огромный во весь рост портрет упитанного мужика, подпись под портретом была лаконичной: «Вождь», но кто-то подрисовал вождю синяк под правым глазом и козлиную бородку. Лишь курлыкающий акын все так же призывал небольшую толпу граждан субтильного возраста к чему-то очевидно очень светлому, столь же далекому и видать абсолютно недостижимому. Толпа периодически яростно взревывыла и косилась дикими налитыми злобой глазами на более солидных аборигенов вагона-ресторана.
Тут храм из бутылок «ожил» зашевелился и из недр этого языческого капища выбрался помятый толстяк, в котором я почти без труда опознал вождя с портрета. Я сам не знаю почему невольно подумал о Фальстафе.
— Я рад вам сообщить приприятнейшее известие — зона карантина расширена с одиннадцатого вагона на десятый! — он помолчал, почесал себе поясницу и менее внятно продолжил: — А так же на девятый и восьмой… Таким образом мы теперь на рубеже так сказать… В авангарде!
Толпа молодежи взревела особенно яростно и затопала ногами. Вокруг нее сразу же стал наяривать круги «поющий акын», что-то призывно курлыкая.
— Я даже больше скажу!!! — не унимался вошедший в раж вождь. — Некоторые видели в десятом вагоне Серого Проводника!
Странно, но у солидной части обитателей вагона-ресторана энтузиазма было явно меньше чем у молодежи.
И тут я снова увидел ее! Она уже не танцевала. Она в одиночестве сидела за крохотным столиком в самом дальнем углу. Я как загипнотизированный кролик двинулся навстречу «своему удаву».
По дороге меня чуть не снесла жиденькая, но яростная толпа юных аборигенов, ведомая «поющим» акыном, ломанувшаяся в сторону седьмого вагона. Как только она скрылась в тамбуре, акын практически сразу вернулся обратно.
— I won’t… — начал я несмело.
Она оторвала взгляд от полупустого бокала, который сжимала ее изящная, белая рука и хрипло спросила:
— К тебе или ко мне?
Честно говоря, я растерялся… Нет, я конечно знал, что в нашем мире продается все то… что покупается… Но, возможно — где-то глубоко в душе — все же надеялся, что это не так.
— Я… я сегодня не готов… морально, — беспомощно пролепетал я, мысленно прикидывая в какую сторону бежать.
— Ну дозреешь — заглядывай… — улыбнулась она, залпом допила все что оставалось в бокале и пошла опять танцевать.
Но тут со стороны седьмого вагона ввалилась новая толпа, явно побывавшая в межвагонном пространстве между десятым и одиннадцатым. От них разило фекалиями, почему-то шашлыками и горелыми простынями.
— Где он?!! — взревел вырвавшийся вперед мужик похожий на обгоревшую головешку. Он был завернут в драную желтую простыню, а в руках держал совок для угля.
— Где он?!! — подхватила толпа, возбужденно вибрирующая, как растревоженное брошенным камнем выгребная яма.
— Вот он!!! — неожиданно членораздельно выкрикнул акын и ткнул пальцем в помятого мужика, возомнившего себя вождем.
— Когда?! — заревела толпа.
— Двадцатого! — пискнул вождь-Фальстаф и метнулся к стеклопосудному зиккурату.
— Дави его!!! — сметая все на своем пути оборванцы бросились следом, но теперь во главе толпы бежал почему-то акын неизменно призывно курлыкая.
Моя прекрасная незнакомка исчезла, а во временно освободившемся пространстве я явственно увидел дверь в тамбур шестого вагона — может там меня ждало заветное седьмое небо?
Говорить заведомую ложь и одновременно в неё верить, забыть любой факт, ставший неудобным, и извлечь его из забвения, едва он опять понадобился, отрицать существование объективной действительности и учитывать действительность, которую отрицаешь, — всё это абсолютно необходимо.
Джордж Оруэлл 1984
В тамбуре меня действительно ждал сюрприз.
— Вы один?
— Один, — автоматически выпалил я, затравлено оглядываясь. Я действительно был в тамбуре один — неужели я окончательно схожу с ума.
— Если я один, — задумчиво спросил я сам себя, — то, с кем я тогда разговариваю?
— Со мной.
— Это хорошо. Хуже если бы я разговаривал сам с собой. А вы кто?
— Тень Серого проводника.
— А вы где?
— Я везде!
Пока я затравленно вертел головой, в углу тамбура распахнулась дверца, за которой был то ли багажный отсек, то ли угольный склад, и оттуда выбрался длинный нескладный мужчина, с круглой головой на которой сквозь недельную щетину с трудом пробивался небольшой крючковатый нос и поблескивали маленькие настороженные глазки. В глубине его кладовки я заметил какие-то электронные устройства, похожие на радио и теле передатчики.
— Вы точно один?
— Зуб даю, — непонятно почему я внезапно вспомнил местный фольклор.
— Как там? — мужчина кивнул головой в сторону двери в ресторан.
— Ребята… отдыхают…
— Я так и думал, — буркнула «тень Серого Проводника» и стала забираться обратно в свой закуток. — Если что — ты меня не видел.
— Заметано! —кивнул в свою очередь я и распахнул дверь в шестой вагон, подгоняемый шелестящим шепотом из-за дверей кладовки: — Все животные равны. Но некоторые животные равны более, чем другие… — И чуть не был завален грудой мусора, скопившегося в тамбуре.
На вершине кучи сидел упитанный блондин в очках, он молча взирал на меня, и взгляд у него был укоризненный.
В силу своей неосведомленности в местных обычаях, я машинально забормотал извинения, поспешно на четвереньках перевалил через гряду и кубарем скатился в вагон…
Здесь мусора было сравнительно не много — где-то по щиколотку. Но еще долго спиной я ощущал укоризненный взгляд очкастого блондина. Отдельного внимания заслуживала всепроникающая вонь — Something is rotten in the state of Denmark (Какая-то в державе датской гниль (Б. Пастернак 1940))
В каждом купе были убраны нижние полки и в отделениях для чемоданов была… земля с пробивающейся свежей зеленью: укроп, лук, петрушка… Но кое-где земли не было, а был оборудован загончик для кур или поросеночка. Кстати, мусор на полу в купе отсутствовал его очевидно весь вывалили в общий проход.
Люди были не очень приветливы, но, если они чувствовали, что, вы собираетесь приобрести у них пучок зелени, тут же преображались — начинали заискивающе лопотать на местном наречии, разительно отличавшимся от языка, на котором говорили в остальных вагонах. Но при этом — все равно — пытались вас надуть.
Такая идиллия продолжилась и в пятом и в четвертом вагоне. Но по мере приближения к первому вагону все чаще стали появляться мордатые бугаи, внимательно следившие за тем, чтобы местное население не смело… одевать одежду голубого цвета. Да и вообще, чтобы все голубое было закрашено поверху желтым. В результате этого «кровосмешения» вокруг все имело жутковатый зеленоватый оттенок, приправленный передаваемым амбре от гниющего мусора под ногами.
На меня бугаи смотрели косо, но к открытой агрессии не прибегали.
А еще было запрещено упоминать о существовании первого скорого, который якобы двигался по параллельному пути, даже разбитые окна почти везде были занавешены желтыми простынями. И даже более того местные аборигены были уверены, что наш поезд едет совсем в другую сторону — в противоположную, той куда несется первый скорый. Да чего уж там — меня стали убеждать, что движется только наш поезд, а первый скорый давно развалился, а на мои слабые попытки привлечь внимание к периодически раздававшемуся грохоту и лязгу за окнами занавешенными желтыми драными простынями аборигены загадочно ухмылялись и качали головой: мол что с безумца возьмешь…
В вагонах было холодно, но когда я спросил про уголь из 12 вагона вместо ответа щуплый мужичонка с глазками, затерявшимися в хитрованском прищуре вызвал наряд мордатых бугаев. Меня спас мой иностранный акцент и паспорт. Бугаи очень нехотя отпустили лацканы моего пиджака, но еще долго продолжали дышать мне в спину перегаром, пока я не перебрался в другой вагон.
Здесь шел митинг посреди вагона на куче мусора возвышался особо крупный бугай с пеной у рта доказывавший, что пора идти громить все вагоны с 6-го по двенадцатый! А тринадцатый который отцепился, надо найти, прицепить к нашему поезду и тоже разнести его в пух и прах. Он призвал сбиваться в стаи и… Народ выглядывал из своих купе, согласно кивал, но сбиваться не спешил.
— Это наши вагоны!!! — надрывался супербугай, чем-то неуловимо напоминавший незабвенного дуче. — С первого по тринадцатый! Главное избавиться от окон и голубых простыней, как тяжкого наследия, оставшегося… от первого скорого. Следующим нашим шагом будет изменение нумерации вагонов!!! Мы все вагоны сделаем первыми!
Результатом пылкого выступления пламенного племенного был рейд по купе. Был успешно выявлен один ренегат, предательски сохранившим в целости окно-пережиток в своем купе. Ренегат голым был закопан по шею в мусоре, и каждый обитатель вагона должен был вылить на его голову хотя бы стакан дерьма. Стакан допускался, ведро — встречалось одобрительным гулом. Окно было благополучно выбито.
В вагоне стало еще холоднее. Под шумок, воспользовавшись расслабленностью аборигенов, высыпавших из нор поглазеть на «праздник», по крайней мере тех из них, кого по внешнему виду можно было причислить к мужской части населения, возбужденные бугаи согнали в кучу и погнали в направлении хвоста поезда. Странно, но у той части, что посчитали женской, энтузиазма это не вызвало. Кое-кто конечно блаженно ухмылялся, наверное, представляя с какими трофеями вернутся их благоверные, но большинство насупившись молчало, а кое-кто даже завыл и забился в истерике. Но главбугай так рявкнул, что и оставшийся контингент поспешно попрятался по норам.
И тут раздался какой-то новый звук. Шелест не шелест, топот не топот. У меня почему-то все внутри похолодело, хотя я видел уже достаточно и особо ничем не мог быть удивлен или обескуражен.
Я так думал! Но действительность вновь превзошла все мои ожидания.
В вагон со стороны головы поезда внезапно хлынул поток крыс. Да что там поток — лавина! Они перли вперед!!! Жрали и гадили! Бедный залитый дерьмом провинившийся был обглодан почти мгновенно — теперь из кучи мусора торчал лишь сияющий желтизной голый череп. Ну он хотя бы стал органично вписываться в общую цветовую гамму. Даже главбугай слегка побледнел и шустро юркнул на третью багажную полку.
Не кстати я вспомнил, что крысы являются разносчиками чумы — да они сами были самой настоящей чумой.
A plague o’ both your houses!
They have made worms’ meat of me: I have it,
And soundly too: your houses!
(Чума, чума на оба ваши дома!
Я из-за них пойду червям на пищу,
Пропал, погиб. Чума на оба ваши дома!)
Я понял, что мне так и не суждено попасть в первый вагон.
Перед явно превосходящими силами противника, я позорно бежал.
Путь к вагону ресторану в этот раз мне показался гораздо короче, ужом я скользнул мимо, все так же восседавшего на вершине вала, очкастого блондина и кубарем скатился в тамбур, где, казалось в прошлой жизни, я беседовал с Тенью Серого Проводника.
Еще в межвагонном переходе я оглянулся: и о ужас — мусорный Монблан пылал, но на его вершине продолжал невозмутимо восседать очкастый блондин с укоризненным взглядом, только теперь у него из ушей валил дым.
Долг! Ты возвышенное, великое слово. Это именно то великое, что возвышает человека над самим собой. (Кант И.)
***
— Кто там?
— Свои.
— Свои в смутное время по домам сидят, а не шастают туда-сюда…
— Я хотел понять…
— Хотеть не вредно! Понять… не нужно. Надо верить!
— Во что?!
— Не важно во что — главное, как! Верить надо так, чтобы «стало безумно страшно и невыносимо остро захотелось в туалет («Тайная вечеря» Турчинов В)»!
Дверца кладовки приоткрылась и в тамбур выглянула совершенно лысая голова, на которой единственным приметным органом были маленькие, но удивительно пронзительные и подозрительные глазки-буравчики:
— Вы один?
— Вы уже спрашивали…
— Когда?
— В прошлый раз.
— Раз на раз ни приходиться…
— У меня голова идет кругом!
— А у меня квадратом и при этом еще и бьется о каждый угол. А я еще должен за всеми следить!
— Зачем?
— За всем!
Тень серого проводника скосила на меня блудливый глаз, второй в это время пристально глядел в недра кладовки.
— Если ослабить контроль все пойдет прахом!
Я заглянул через его плечо в кладовку, там на огромном экране происходило что-то эпическое — метались люди, крысы, скакали тени завернутые в желтые простыни, кого-то били…
Тень Серого Проводника перехватил мой взгляд и загадочно ухмыльнулся, затем царственным жестом нажал какую-то кнопку — завыла серена. На мгновение на экране все кроме крыс замерло. Тень Серого проводника поднес к губам микрофон и произнес с придыханием: — UPOZORENJE! (внимание –боснийск.) Справа по борту так называемый первый скорый…
Как по команде все, кто попал в поле зрения экрана скинули штаны и выставили голые задницы в выбитые окна справа по ходу поезда.
— FIGYELEM! (внимание – венгер.)! Слева по борту так называемый первый скорый!
Поезд ощутимо качнуло — сметая все на свое пути, топча даже зазевавшихся крыс и подвернувшихся под ноги запутавшихся в спущенных штанах соплеменников, вал голых задниц переместился налево.
В глазах у меня потемнело и теряя сознание я медленно сполз на пол, а сверху кто-то по доброте душевной покрыл меня тонким слоем… мусора. Еще мгновение я слышал вкрадчивый шепот Тени Серого проводника: ВОЙНА — ЭТО МИР… СВОБОДА — ЭТО РАБСТВО… НЕЗНАНИЕ — СИЛА…
А дальше тишина…
***
— Закурить есть?
Я открыл глаза и… ничего не увидел! И лишь минуту спустя я понял, что лицо мое покрыто слоем мусора. Кое как расчистив в нем амбразуры я оглядел тамбур, но вновь убедился, что нахожусь в нем совершенно один – дверь в соседний шестой вагон была плотно забаррикадирована мусором, сквозь который сюда пробивался едкий дым.
— Ты не курящий или просто глухой?
Вновь тот же голос! Неужели я окончательно спятил?!
— Да ты башкой ни крути попусту! Вот он я — на куче мусора.
Я в растерянности глянул вниз, но увидел только огромную толстую крысу. И лишь приглядевшись я сообразил, что она была… в солнцезащитных очках. А еще я обратил внимание на то, что она… росла буквально на глазах. В голове у меня гудело и шум усиливался…
— А где бабуля… то есть… Тень Серого проводника?
— Я за нее! — в подтверждение своих слов крыса выловила из мусорной кучи какую-то ржавую коробку с огромной красной кнопкой. — Гляди что сейчас будет!
Я только тут сообразил, что нарастающий шум у меня в ушах, это не внутренние процессы, а дело наружное — за окнами возник настигший нас сверкающий экспресс. В момент, когда поезда двигались некоторое время параллельно в экспрессе распахнулись двери тамбуров, гигантская крыса демонстративно нажала на красную кнопку. И тут же из нашего поезда на ходу стали прыгать пассажиры, норовившие угодить в ускользающий чистый тамбур экспресса-мечты, часть прыгунов так и не успела натянуть штаны, после демонстрации достоинств 1-му скорому. Большинство так и не долетали до мест обетованных, некоторых прямо на ходу выталкивали обратно — они с глухим чавкающим звуком шмякались на насыпь, да так и оставались лежать поблескивая во тьме голыми задницами. Но отдельным счастливцам удавалась проскользнуть вглубь вагонов…
— Все концерт окончен, — проворчал «крыс» и вновь демонстративно нажал красную кнопку — двери тамбуров захлопнулись и экспресс умчал в ночь. — Так закурить дашь или как?
Я пошарил по карманам и почти с удивлением обнаружил помятую пачку сигарет.
— Я все заберу, ты не против? — пробурчал «крыс». — Все равно у тебя зажигалки нет! — и в его лапах сверкнула зажигалка, которая показалась мне очень знакомой.
Я попытался сконцентрироваться, но опоздал, крыса, выросшая за время нашего общения до размеров императорского пингвина, вперевалку на задних лапах добралась до двери и скрылась в вагоне ресторане. Дверь захлопнулась, почему-то обдав меня перегаром.
И словно эхо до меня донесся горячечный шепот Тени Серого проводника:
ВОЙНА — ЭТО МИР
СВОБОДА — ЭТО РАБСТВО
НЕЗНАНИЕ — СИЛА
Джордж Оруэлл 1984
***
Дальше у меня случился провал в памяти… Я вроде куда-то шел, с кем-то разговаривал, что-то происходило, но как будто не со мной, я словно смотрел старый фильм с некачественным изображением и звуком…
В вагоне ресторане дым стоял коромыслом — и не только табачный! Группа молодых людей, спрятавших мордасы в желтых наволочках, подожгла один из столиков, на котором скакал упитанный молодец, пытающийся проскользнуть меж языками пламени не опалив заветные места собственного достоинства.
В дальнем углу вдохновенно вещая приплясывал давешний вождь. Он периодически взмахивал коротенькими ручонками словно, судя по судорожным потугам, толи пытаясь взлететь, толи снести какое-нибудь гигантское яйцо. Его никто не слушал кроме акына, значительно раздобревшего за «отчетный период», отчего его лицо приняло выражение умиротворенного идиота. А по проходу между столиками дефилировал гей-парад. Пацаны в наволочках вяло кидали в него пустой тарой из-под пива… А в это время за спиной вождя какие-то личности, закутанные в желтые простыни таскали из кухни мешки, с явной целью перепрятать.
Со стороны последних вагонов доносился грохот и вонь подгоревшего мяса. Посреди вагона возвышался крест на котором висела почти голая девица, потряхивающая обнаженной грудью и подмигивающая всем подряд…
Рядом с ней за ближайшим столиком сидела… Смерть… Ну может не смерть, а дама с изможденным лицом и желтой наволочкой на голове. Дама постоянно что-то писала на маленьких листочках — может выписывала рецепты или пропуски в иной — лучший мир. Изредка дама вставала тяжело опираясь на рукоятку косы и пристально вглядывалась в присутствующих. Те, кому довелось встретиться с ней взглядом зябко ежились и спешили затеряться в толпе.
То тут, то там встречались странные пары — вычурно полураздетые женщины обильно унавоженные бриллиантами с низенькими кавалерами у которых из-под фалд фрака змеился… облезлый хвост крепко обвивающий дамскую талию, по крайней мере у тех у которых она была.
Вождь порылся в кучи мусора, очевидно занесенного сюда из первых вагонов, достал оттуда ржавую каску и водрузил на голову став сразу похожим на слегка подгнивший гриб боровик. В руке его что-то блеснуло — с ужасом я осознал, что это граната…
— Ложись, — заорал вождь и сам почему-то и лег. Его примеру последовал лишь раздобревший акын. У обоих явственно стали видны толстые облезлые крысиные хвосты…
И тут за окном послышался нарастающий грохот.
— Белый локомотив! Белый локомотив! Белый локомотив!!!
Все прильнули к окнам, большинство из которых были выбиты, лишь на одном случайно уцелело стекло. Параллельным курсом мчался роскошный белый поезд, на крыше которого… возвышался толстый мордатый мужик оседлавший полуголую блондинку, стоящую на четвереньках.
В следующее мгновение блондинка изогнулась и прыгнула!!!
Дамы в вагоне-ресторане завизжали и все шарахнулись от окон, на мгновение я потерял удивительного всадника из виду, а когда он снова возник в поле зрения, то блондинка пропала, а сам всадник растопырившись въехал в единственное уцелевшее окно и… прижимая распластанный пятак медленно стек по стеклу, словно оплавившийся воск…
***
Дальнейшее я помню лишь фрагментарно…
Все происходящее я стал воспринимать, словно сквозь толщу воды… звуки приглушены, образы размыты…
…в тамбуре кого-то били: бьющие утробно ухали, избиваемый только слабо взвизгивал…
…в купе кого-то насиловали…
…вагон-ресторан подожгли с двух сторон…
…за окном периодически с грохотом проносился Белый локомотив…
…по вагонам маршировали крепкие ребята с желтыми наволочками на головах и чадящими факелами в руках…
…в некоторых вагонах не только выбили все стекла, но и сорвали крышу…
…когда мимо проносился «так называемый первый скорый» часть пассажиров нашего поезда пыталась туда запрыгнуть прямо на ходу, а остальные выставляли в выбитые окна голые задницы, над большинством из которых яростно подрагивали облезлые крысиные хвосты…
И над всем этим витал вкрадчивый шепот Тени Серого проводника: ВОЙНА — ЭТО МИР… СВОБОДА — ЭТО РАБСТВО… НЕЗНАНИЕ — СИЛА…
Когда я увидел, как на костре пытаются поджарить курлыкающего потомственного имбецила, то наконец полностью погрузился в небытие…
ВОЙНА — ЭТО МИР… СВОБОДА — ЭТО РАБСТВО… НЕЗНАНИЕ — СИЛА…
***
— Ты кто?
— Я — Лемюэль Гу…
— Еврей что ли?
— Нет! К сожалению…
***
— Остановите поезд! Я не могу спать по ночам!!! Я постоянно слышу, как эти безумцы напильниками на ходу подтачивают колеса, пытаясь сделать их квадратными!!! Они зачем-то снесли крыши у всех вагонов… Они топят паровоз книгами! Остановите поезд!!! Я сойду…
***
— Доктор, а правда то, что лепечет этот странный иностранец из восьмого вагона?
— О чем это вы?
— Да о том, что наши ребята пытаются сделать колеса у всех вагонов квадратными?
— Чушь! При чем здесь какие-то колеса… Они просто хотят изменить ширину колеи — еще немного, и она будет на 85 мм уже!
— Ну, это совсем другое дело!
— Хотя…
— А правда, что сформирована комиссия, которая проверяет всех на наличие во рту двух языков и вырывает оба…
— Чущь! Только один…
***
Если ты в меньшинстве — и даже в единственном числе, — это не значит, что ты безумен.
Джордж Оруэлл 1984
The rest is silence.
2017