Гарм Видар (Сергей Иванов)

Nihil seguitur geminis ex particlaribis unguam.

(Ничто общее из частного не следует.

Восьмое правило образования силогизмов.)

  


Питер Хеммель стоял над обрывом и почти равнодушно смотрел в разверстшуюся под его ногами бездну.

Тьма манила, бездна звала и нужно было всего лишь переступить незримый барьер — грань, отделявшую его от… покоя. За спиной была суета и абсолютное взаимонепонимание с этой жизнью, а впереди…

Но самое главное, что грань эта была настолько призрачной и зыбкой… Всего-то и надо было сделать один, один лишь крохотный шаг, а дальше… Дальше наконец все должно наконец благоустроиться само собой.

Даже как-то не верилось, что клубок неразрешимых противоречий, собственно то, что из себя представляла его жизнь, внезапно приобретет новую форму и в свете вновь открывшихся измерений, соответственно, ясность, предсказуемость и… смысл.

Питер помедлил мгновение и…

…шагнул вперед.

Ветер рванул легкие, словно подсохшее белье на балконе.

Его жизнь, как химерное супершоу, взметнулась перед ним ярким броским и… пустым полотном, единственным пустым номером в беспроигрышной лоторее, супербоевиком, в котором человеческая жизнь намертво впресованна в отведенные ей полтора часа.

Кадр за кадром. Мизансцена за мизансценой. Складываясь в такую яркую и такую бессмысленную картину… Сценарист которой, похоже сошел с ума еще задолго до начала постановки, задолго до того как за дело наконец принялся режиссер, которому сценарист недостоин был даже лизать грязные пятки, особенно,

если степень пригодности к этому делу оценивалась бы общим суммарным безумием, подтолкнувшим к тому, чтобы принять участие в этой адской постановке.

Все завертелось как-бы само собой. Никто не был ни в чем виноват. Никто никого ни в чем не винил! И все бы было в полном порядке, если бы Питер Хеммель… не сделал последнего шага…

Значит во всем изначально был виноват сам Питер Хеммель. Виноват уже тем, что соизволил появиться на свет, кстати, на котором его абсолютно не ждали, даже более того, в принципе не были готовы к его появлению! Ни Хеммель-отец, точнее

потенциальный отец, никак не ожидавший того, что он может превратиться в отца кинетического, ни, тем более, не менее потенциальная мать, которая готова была стать кем угодно, но уж никак не матерью. Да и отец Питера был похож на что угодно, но уж никак не на отца. И если и было на белом свете какое-нибудь экстраординарное событие, в котором он невольно принял участие, то это как раз и оказалось соучастие в появленим на свет маленького Питера, правда к обоюдному их (а также включая третьего участника трагикомедии — матери) изумлению.

Впервые Питер осознал весь абсурд ситуации, когда его родители первый и последний раз, вняв голосу рассудка, вдруг поняли, что жизнь абсурдна, когда ее пытаешься прожить порознь и вдвойне абсурдней, когда пытаешься тоже самое проделать, впрягшись в лямку вдвоем.

Весь этот абсурд, помноженный друг на друга, создал уникальную ситуацию, когда его, два казалось бы вечных узника, внезапно освободились от пут, а ни в чем пока еще не повинный Питер увяз в нем по самые уши.

Обычно принято благодарить тех, кто пусть даже по незнанию, наивности или полной медико-сексуальной неграмотности соблаговолил вытолкнуть тебя в этот мир. Даже если твое появление оказалось обусловлено лишь тем, что твои родители не имели не малейшего понятия, что такое противозачаточные

средства или аборт.

А уж если они не дали тебе сдохнуть с голоду в детстве, то только лишь за одно это ты обязан на них просто молиться.

Питер Хеммель не умел молиться. Его научили многому, но отнюдь не всепрощению.

Первый крестик в своем реестре Питер поставил против имен своих родителей именно тогда, когда у них в первый и в последний раз открылись глаза, когда они оба на краткий миг вдруг узрели истину, совершенно неожиданно для себя, но к счастью для всех она открылась им лишь на непродолжительный миг… А Питер запомнил это на всю жизнь!

Щелк!

Счетчик сработал.

Странный счетчик, такое впечатление, что Питер уже родился имея его внутри, и счет пошел сразу и необратимо.

Второй щелчек произошел, когда Пит пошел в школу.

Вся система образования была поставлена так, словно ее единственной конечной целью было сломить — перемолоть крохотный камешек угодивший в ее жернова, полностью невелировать индивидуальность, сведя ее к разрозненному набору

фактов из различных областей знания, а самое главное вбить беспрекословное подчинение незыблемым авторитетам, которые периодически и достаточно часто обновлялись, а не вошедшие в очередной “расклад” свергнутые идолы подвергались шельмованию, поношению и “стиранию из анналов истории”.

Общество готовило Питера к тому, чтобы он стал его членом. Оно тоже пока было не готово его принять. Ему не нужен был здравый смысл, ему чужд был разум, ему необходима была… социальная адаптация.

Щелк!

Большинство сверстников Питера достаточно ловко вписалось в предложенную систему. Если и были отдельные бунтующие индивиды, то они бунтовали в принципе, их не интересовал здравый смысл, они очевидно чисто физиологически склонны были к анархии.

Щелк! Щелк!!!

А дальше время полового созревания. Счетчик защелкал, как сумасшедший.

Щелк, щелк, щелк…

Первая любовь, первое предательство. Сначала предали его, потом предавал он сам…

Щелк, щелк, щелк…

Невелировка прошла достаточно успешно. К семнадцати годам Питер утратил большую часть своих амбиций и почти трансформировался в добропорядочного гражданина, свято верящего во все то, что так беззастенчиво декларировало его родное государство, чьим еще одним безымяным винтиком он стал. Следующим шагом была война.

Щелк.

Бог знает с кем и бог знает как и во имя чего велась эта война… Но Питер был призывного возраста и чаша сия не миновала его…

Мальчишка семнадцати лет, в чьи руки отдано оружие…

Возможно, что к этому времени он еще даже не успел до конца избавиться от иллюзий. Он, например, еще свято верил, что обладание оружием делает его самого чем-то более весовым и фундаментальным, чем он есть на самом деле.

И первое убийство, первая смерть.

Щелк…

А потом еще и еще: чтобы закрепить навык!

Щелк, щелк, щелк.

И снова жизнь, если можно назвать жизнью слепое существование внезапно обезоруженного и вышвырнутого в мир юного убийцы. Что он мог противопоставить тому наслоению в душе, адекватному количеству оборотов неумолимого счетчика. Как мог пробиться тонкий луч Истины сквозь толщу вязкого и плотного Мрака.

Щелк.

И снова любовь. Любовь и ненависть, свитые в единый неразрывный узел.

Щелк, щелк, щелк, щелк…

Лишь однажды перед Питером казалось приоткрылась дверь в иной совершенно непохожий, такой манящий и пугающий мир.

То что ему открылось, не было какой-либо странной картиной мироздания, так… акварельные мазки.

Но краски, засиявшие перед его взором были чистыми и яркими и абсолютно неважно было, что же это на самом деле: окно в иной мир, новая виртуальная реальность или просто… сон. Главное, что в этот мир можно было войти и остаться там навсегда.

Щелк!

И не было в том мире крови и грязи. Но не был тот мир слащавой утопией, стерильным ублюдком. Просто трудности и опасности там были естесственными, а не созданные самим человеком, а значит не были надуманными и от этого тупо безнадежными. И поэтому преодоление их тоже приносило наслаждение.

Щелк!

Попав туда первый и единственный раз, Питер не мог точно сказать, сколько же времени он в конечном счете там пробыл. Само чувство времени как бы трансформировалось, ведь обычно счет идет, опираясь на события либо особ контрастные, либо имеющие тенденцию оканчиваться, а тут все было ровным и… бесконечным. Например, состояние любви. Это не был привычный безумно безудержный гон, а это было… Нет! Питер не взял бы на себя смелость охарактеризовать это состояние в условиях мира, куда ему лишь на миг доведось заглянуть.

Но в следующий миг дверь захлопнулась, а Питер так и остался на пороге, словно где-то глубоко в душе, точнее в подсознании все же побоялся окончательно переступить порог.

Лишь радушный и немного печальный осадок, похожий на хрустальную пыль все в той же многострадалбной душе, напоминал о странном происшествии.

Жизнь вновь резво подхватила Питера Хаммеля под мышки и поволокла не ведомо куда и зачем…

Он женился. Потом развелся. Несколько раз поменял место работы… Снова женился…

Он почти врос корнями в эту жизнь. А может это были не корни, а всго лишь пуповина, которая существовала изначально, а теперь значительно окрепла и уплотнилась.

Сколько раз он в последствии пытался восстановить обстоятельства, предшествовавшие моменту предвестия перехода, и… ничего. Вскоре он стал склоняться к мысли, что все это ему лишь привиделось. Но даже если это был всего лишь сон, разве может сниться то, чего в принципе не существует то, что невозможно даже в теории… Хотя если вспомнить детские полеты во сне…

Но тогда откуда же эта тоска и ощущение извечной чужеродности данной реальности, это невыносимо сладостное одиночество?!

Одиночество…

И в конце концов, если это все-таки сон, то он Питер Хаммель с тех пор так и не просыпался, а значит…

А жизнь шла своим чередом. Где-то вершились какие-то события. Кто-то боролся за власть, кто-то шел по трупам к цели… Питер, словно спящая красавица или нет, скорее уж… щелкунчик, все ждал и ждал своего часа. Он вдруг свято уверовал, что

существуют некие сказочные часы, и как только они пробьют двенадцать, свершиться чудо. И все что он уже почти забыл и утратил — вернется, вспыхнет с новой силой или вообще жизнь начнется сначала…

Щелк! Щелк! Щелк и щелк!!!

И вдруг с этим последним щелчком он понял, что это как раз и был бой тех самых часов, на которые он возлагал так много надежд, и что последний щелчек соответствует последнему двенадцатому удару.

Его собственная жизнь вдруг показалась совершенно абсурдной, он внезапно ощутил себя певцом всю жизнь певшим “под фанеру”, в тот миг когда он заученно все еще разевает и закрывает рот, а электронику уже вырубили…

Тот мир, который однажды уже гостеприимно распахивал перед ним ворота, когда-то безумно давно бесконечное количество щелчков назад, возможно дает ему еще один шанс… последний.

На фоне вяло текущего как шизофрения положения вещей, те полудетские полуюношеские видения обрели вдруг отнюдь не сказочную рельефность и прозаическую реальность. Питер словно бы внезапно вырос, поднялся над болезненной обыденностью и обыденной болезненностью бытия.

Где-то далеко внизу едва различимо маячили такие знакомые и такие абсурдные под новым углом зрения бытовые мелочи и детали. В новом ракурсе вся прошлая жизнь Питера выглядела настолько нелепой, и каждая его попытка противоборствовать атакующему абсурду лишь приумножала его. Вся эта безумная гонка, лихорадочное строительство или же напротив покорная аморфность в сущности изначально были бесцельными. Неизменным было только одно — по какой бы колее не маршировал подневольный волонтер в данной игре, конечная цель была удручающе однообразна.

Собственно лишь один элемент данной реальности и был незыблем. Здесь в принципе наверное было возможно все: можно было даже просто проигнорировать реальность и не появиться в ней вовсе! Но если уж ты попал сюда, то одно было несомненным. Непоколебимым! Незыблемым! Что бы кто бы не делал и как бы себя не вел, всех ждал один и тот же конец. Одинаковый!!! И того, кто стоял в конце пути, нельзя было подкупить ни деньгами, ни уникальными душевными качествами, ни гипертрофированным самолюбием, ни бескорыстным подвижничеством. Перед лицом этого последнего судьи и палача в одном лице все были равны. И не насладившийся вволю благами жизни эпикуриец и самый распоследний праведник и аскет…

И Питер понял, что он очень хочет попытаться обмануть это воплощение Тщетности и Неотвратности. Ему вдруг показалось, что таким образом он сможет разорвать порочный круг по которому обречены были двигаться все фигуры в этой древней и такой неизменной игре.

Щелк!

И именно задуманное должно было по мнению Питера распахнуть двери в тот мир, что на секунду приоткрывал ему свое лицо когда-то бесконечно давно, когда на его обнаженное сердце упал еще едва ли не первый камешек. Но отнюдь не последний! Теперь, когда Питер с безразличием холодными глазами взирал на мир, его душа была уже давно погребена под гигантским курганом — пирамидой, воздвигнутой самым безумным, окончательно захлебнувшимся от мании величия фараоном.

Щелк!

Как тяжело сделать хотя бы несколько шагов, когда на сердце лежит такой груз.

Питер Хаммель стоял над обрывом и равнодушно смотрел в разверстшуюся под ногами бездну.

Щелк!

Тьма манила, бездна звала. И нужно было всего-то лишь переступить незримый барьер — грань — отделявшую его от…

Щелк!

За спиной была суета и абсолютное взаимонепониманме с этой жизнью…

Щелк!

А впереди…

Щелк!

Питер помедлил мгновение…

Щелк!

И шагнул…

Щелк!

И внезапно понял, что его обманули и в этот раз!

Теперь уже в последний.

Щелк.